Александр Кочкин

МИШЕНИ

1. ЧЕРТОПХАНОВ НА КРЕСТЬЯНСКОМ ПОЛИГОНЕ

Земля, человек у земли кое-кому представляется вроде полигона, где можно упражняться в стрельбе по движущимся целям. Одни, заняв свою позицию, постреляли; другие, перехватив бразды правления, уже с другой позиции – давай палить…  Потому крестьянское поле истоптано, мишени продырявлены – живого места нет. А стрельба всё продолжается…

Казалось бы, зачем делать мишенями то, что должно служить опорой! И какой опорой! Ведь хлеборобское дело – державная ступень любого государства. А России-то сам Господь-Бог велел на нее опираться. Ибо на милость природы рассчитывать не приходится: за каждый кус хлебушка, за каждую косточку с мясной прослойкой отпускная цена, определенная климатическими условиями, высока. Очень высока! Чем севернее, тем выше. И лето короткое. И на урожай положиться нельзя.  Это ли не повод поставить крестьянское дело под особое внимание. Но получалось так: испокон века сельское хозяйство России влачилось на грани примитива. Крепостное право, помещичий произвол, реформы коллективизации с лишением индивидуального права и лишением паспортов, затем новые, еще более нелепые реформы на расколлективизацию. Боже мой, сколько же пришлось вытерпеть русскому крестьянину! Естественно, культура земледелия балансировала на довольно низкой отметке. Хотя основания поднять ее на высоту были. Научный потенциал держался высоко: в России были А.Т. Болотов – основоположник агрономической науки, В.В. Докучаев – основатель первой в России кафедры почвоведения, К.А. Тимирязев – основоположник первой русской научной школы физиологов растений, и другие. Но всё это от практической стороны дела стояло на таком отдаленном расстоянии, что точек соприкосновения почти не ощущалось.

Поскольку сам землепашец был поставлен мишенью, осязаемость так и не нашла живого воплощения. Хотя задатки были. Но научные разработки тонули в примитивной форме хозяйствования.

Крестьянские массы не были заинтересованы в накоплении, сохранении и приумножении наработок, зачатых в научных умах. Даже практический передовой опыт не откладывался в копилку народной памяти, поскольку «мишени» этого не требовалось. Беда, что правды мы не хотим признавать по сей день.

Есть в классической русской литературе такой герой – Чертопханов.

Кто читал «Записки охотника» И.С. Тургенева, тот помнит. Вернее сказать – их два: отец и сын, очерченные пером великого мастера. Происходили Чертопхановы из старинного богатого рода: «Деды жили пышно», принимали «званных и незваных гостей», держали музыкантов и песенников, в торжественные дни поили народ вином и брагой. Но поскольку «пышность» воспринимали как должное, переходящее от отца к сыну, то особого старания приумножить, или хотя бы сохранить, что осталось по наследству, не проявляли. Предаваясь барскому времяпрепровождению, «жуировали», охотились, стрелялись на дуэлях. В результате отцу последнего Пантелеймона Чертопханова осталось одно лишь «сельцо Бессоново с тридцатью пятью душами мужска и семьюдесятью шестью женска пола, да четырнадцать десятин с осьминником  неудобной земли». Он за голову не схватился, а, поразмыслив, решил вести дело с «хозяйственным расчетом». Хозяйственный расчет Еремея Лукича, отца Пантелеймона, был в заведении всяких ремесел и мастерских. Что это были за ремесла? Автор не без иронии рассказывает: «Между прочими выдумками соорудил он однажды, по собственным соображениям, такую огромную семейную карету, что несмотря на дружные усилия согнанных со всего села крестьянских лошадей вместе с их владельцами, она на первом же косогоре завалилась и рассыпалась». Вздумал он также построить церковь. Разумеется, сам, без помощи архитектора. Сжег целый лес на кирпичи, заложил фундамент огромный… начал сводить купол: купол упал. Он опять – купол опять обрушился; он в третий раз – купол и в третий раз рухнул. В причине неудачи он заподозрил… колдовство, и приказал «перепороть всех старых баб в деревне». Баб перепороли, а купол так и не свели. «Избы крестьянам по новому плану перестраивать начал… По три двора вместе ставил треугольником, а на средине воздвигал крест с раскрашенной скворечницей и флагом… Вычитал он однажды в «Московских ведомостях» о пользе нравственности в крестьянском быту, и на другой же день отдал приказ: всем крестьянам немедленно выучить статью наизусть». Крестьяне статью выучили; барин спросил их: понимают ли они, что там написано? Приказчик отвечал, что как, мол, не понять! «Около того же времени повелел он всех подданных своих, для порядка и хозяйственного расчета, перенумеровать, и каждому на воротнике нашить его нумер. При встрече с барином всяк, бывало, так уж и кричит: такой-то нумер идет! А барин отвечает ласково: ступай с Богом!»

Сын Пантелеймон унаследовал от отца те же барские замашки. На мужиков взирал пренебрежительно. Удалось ему обзавестись прекрасным конем – окрестные помещики сгорали от зависти. Но коня украли. Долго слонялся по ярмаркам, истратил огромные деньги, но нашел-таки своего любимца. А через какое-то время закралось сомнение: он ли это, его любимец? Убедил себя: надули! Решил за оплошность себя же и наказать: застрелил коня! Заболел и умер.

Созданный воображением писателя герой оказался, вопреки автору, живуч. Он и сегодня при деле: расставляет мишени на крестьянском полигоне. Осуществляя свой «хозяйственный расчет», загнал на колбасу конское поголовье («трактора заменят»), заставил вплоть до северных морей сажать южную культуру – кукурузу, сселяться в агрогородки… Плевал он на то, что народ так не хочет,  что еще сознанием до этого не дозрел – веками выработалась своя формула поведения. Для Чертопханова народа (крестьянина) нет. Есть мишени, которые удобно переставлять, как заблагорассудиться. Сменил Чертопханов пиджак социалиста на фрак капиталиста, и стал сочинят  новые формы «хозяйственного расчета», не преминув сделать землю товаром. Все силы (нет, не ум!) направил он на разрушение старого. Как и следует, разрушение удалось. А вот создать что-то новое – не получается! Результат нулевой, если не сказать – отрицательный.

2. С ВОДОЙ ВЫПЛЕСНУЛИ РЕБЕНКА

Нивы Верхней Волги принято называть зоной рискованного земледелия. А где оно, земледелие, не рискованное? Любой пояс земной тверди несет свои риски. Но веками у народов копился опыт, откладывалось все лучшее, обретала лицо культура – местные особенности вписывались в общие контуры. Беда приходила, когда эти контуры какой-то Чертопханов начинал ломать. Не будем распыляться в глобальных масштабах, остановимся на близких каждому примерах.

Моя родина – пошехонский колхоз «Новая Кештома». Многие годы - участник ВДНХ. Характерно, пожалуй, что чертопхановщина захватила его меньше, чем другие хозяйства. Славился льном. Но и зерновые не подводили, с отдельных полей собирали до 60 и больше центнеров с гектара – под стать кубанским! В успехе многое зависело от человеческого фактора. Добрую память оставили о себе председатель колхоза Федор Константинович Сухов, заслуженный агроном Александр Васильевич Смирнов. Среди полеводов – два Героя Социалистического труда, десятки награжденных орденами и медалями.

То, что в общем-то благодатно складывалось для «Новой Кештомы», не отражалось в общей структуре колхозов и совхозов. Сколько их было – развалюх с безнадежно хромающей экономикой, тянущих хозяйственную обузу «через пень – колоду». Бездарные руководители, пассивные специалисты, разуверившиеся в них работники – все это было тем самым шкворнем, который землю скребет. – Не хватало элементарной грамотности и крестьянской закваски. Держалось на силовом начале: наряд – выполнение. Навязанная структура не давала устойчивого стимула, поскольку, спущенная «с верхних этажей», она не всегда согласовывалась с крестьянской обыденностью, с теми традиционными навыками, что составляли народный настрой. Чертопхановых традиционные навыки не трогали, они их "в гробу видели". Понятие "крестьянская культура" представлялось им ниже их уровневого положения. Командная чертопхановщина легко переда­валась "в низы" - зависимому работнику чего терять!.. Это ощущалось даже в «Новой Кештоме»: привязка не цепляла за душу, шла вхолостую. Да, льноводы, можно сказать по традиции, выкладывались сполна. Чего стоит такой пример: под лен вносили фекалий, за которым, превозмогая брезгливость, льноводы ездили в Пошехонье (около 15 километров) на быках. Там им приходилось ломами и лопатами чистить отхожие места. Ради урожая пойдешь на все.

И всё же должной привязки в людском сознании не было: люди как-то не осознавали, что крестьянское дело – их родное, кровное. К примеру, такой факт. Механизатору-передовику доверили новый трактор. Парень (все не без греха) любил выпить. Черед неделю машина превратилась в груду металлолома – слава Богу, сам остался жив! В беседе с корреспондентом он, помнится, даже не переживал: дадут другую! Он же на хорошем счету! Так и вышло. Фамилии не называю, поскольку факт обычного порядка. Его завязка на крестьянское дело – велика ли, мала ли – мало кого интересует. Умеет водить трактор, безропотно выполняет работу – это в цене. А поскольку профессиональный интерес занижен, непомерно выросло пристрастие к алкоголю. Мишень, да и только!..

Повторюсь, «Новая Кештома»  редкое исключение. Больше-то колхозов и совхозов – развалюх. В «Новой Кештоме» был стимул - хозяйства-развалюхи его не имели: люди работали за начисто обесценение "палочки". Мне, собкору, до­велось наглядеться. Было - сенокосная пора - лови каждый погожий час!  а люди, не завершив заметанного стога, домой засобирались: "За­втра домечем". Словно не видят, что на горизонте туча поднима­ется, пожилая женщина стала совестить молодых: "Будет дождь - вся работа насмарку…" Никого не всколыхнули ее слова:  время вышло, домашнее дело на первый план выходит. Оно более важное, чем кол­хозные "палочка".

Но ведь о перспективном задатке судят по хорошим образцам – разве не так? Впрочем, и сами понятия: частное, коллективное – довольно условные. Придумки политического пристрастия. Разве хорошо, когда под прикрытием закона на частную собственность некий хищник гребет чужое добро под свое крыло? Нет, я не против частной собственности, если она основана на честном пути и в соразмерной пропорции. Что имею ввиду?  Нравственный ограничитель. То, что жило всегда в русском народном сознании. Да, да, только это и может быть мерилом той пропорции, что заслужена по труду и по совести.

Говорят: хорошему делу красная цена. По сути – это цена человеку, достигшему в деле вершины мастерства. Так появляются «короли» той или иной профессии.  Есть они и в крестьянстве. А поскольку «король», то заслуживает почестей и какого-то материального поощрения от тех, чьему благу посвящен его труд. Этот непреложный нравственный закон, увы, исполняется далеко не всегда. А те, кому на вершине власти доверены бразды крестьянского правления, часто предпочитают делать ставку на умеющих ловко прибрать к рукам «королевское» достояние. Так и появляются разные Березовские, Гусинские, что, прихвативши народные деньги, укрылись в родных палестинах. 

Считаю: любые формы работы на земле имеют право на перспективу.

Но остановлюсь-таки на коллективной. В коллективном хозяйстве, само собой, на первый план выходит общественное начало. Это его опорная позиция. Если говорить об исторической завязке, то она  - в общинной раскрутке хозяйствования (разного рода «помочи», «пособления») испокон века имели прописку на Руси. Тут, надо сказать, организаторы коллективного движения не промахнулись. Промашка вышла в другом: те, кому поручалось правление, часто оказывались бездарно безграмотны, не способны разглядеть ведущую линию. Создавалась безалаберность, которая связывала руки работника, отстраняла его от традиционных навыков. Финансовая поддержка государства утекала меж пальцев. Раньше – по безграмотности, теперь – в «мохнатые руки». А и всего-то надо заинтересовать народ, разбудить в нем творческую настроенность, чтобы у каждого появилось неодолимое желание подниматься к мастерству. Простая эта истина в порыве «руководящего азарта» часто забывается. Неверие в народные силы притупляет ум. Не было должной заботы о человеке, не было (или проявлялось слабо) стремления оживить его интерес к делу – я говорю об организационном начале.

Забывали известную истину: крестьянский народ отличается смышленостью,  смекалкой. В народной памяти – целая фольклорная кладовая: песни, сказки, приметы, пословицы, поговорки… К сожалению, общим валом это как бы глушилось.

И всё же в передовых коллективных хозяйствах грани проступали. Сужу опять же по «Новой Кештоме»: и научные технологии, и передовой опыт имели место. И давали плоды. Колхоз – многолетний участник ВДНХ. Значит, была у колхозников заинтересованность в деле. Оно и понятно: во многоукладном хозяйстве любые приемы применять легче и выгоднее. При хорошей организации мужику нет смысла плохо работать на земле, заниматься скотом. Он не дурак - пренебрегать плодами своего труда, если труд его заинтересовал.

Не потому ли (писалось в прессе) американские фермеры приезжали в Россию изучать опыт коллективных хозяйств? Они-то сообразили: этот опыт уникален, в нем есть рациональное зерно. Сообщалось: 13,8 процентов крупных фермерских объединений Америки дают более 70 процентов всей товарной продукции, а на долю 62,2 процентов хозяйств приходится только 9 процентов.

Всё больше убеждаюсь: ставка наших реформаторов на фермерство была слепой, непродуманной. Разумеется, говорю не в том смысле, что оно неприемлемо. Нельзя было вводить его как панацею, отвергая или принижая прочие формы. Если фермерство – то его надо было как-то привязать к традиционной исторической подошве. Этого не случилось. Скопировали в «развитых» странах – и ладно. Были, мол, в России крепкие хозяева – кулаки. Но кулак в крестьянском мире никогда истинным уважением не пользовался – хозяйство вел «не по совести». А совестливость в народной среде ценилась высоко, ибо считалась корневой основой крестьянской нравственности.

Прошло полтора десятилетия реформ – где же они, фермеры? Работая собкором областной газеты, я часто встречался с этой категорией лиц. Прямо скажу – редко попадались толковые мужики. Многих поманили посулы (длинный рубль), только заманка оказалась лукавой. Банковские процентные ставки кричали фермеру: проходи стороной! Не по карману оказались цены на технику, на ГСМ, на туки… И к рынку не подступись: ценовой диспаритет. Таким же стремительным, как  в начале наплыв в фермерство, стал его откат.

Удивляет, что и по сей день «фермерская перспектива» кое-кому не дает покоя. Вот телевизионный сюжет – нечто претендующее на новую фермерскую завязку: швед – фермер (не свой мужик-выпивоха!) арендует землю в российской деревне. Корреспондент рассыпается в похвалах, только получается не очень убедительно. Крупным планом самодовольная фигура фермера – хозяин! Местные мужики (батраки) за столом поглощают обед. На вопросы корреспондента отвечают односложно, обтекаемо. Что заставляет их столоваться у фермера? – об этом корреспондент не спросил. А мне, зрителю, интересно бы знать. Жена фермера (очевидно, тоже местная) попасть в кадр, по словам телевизионщиков, не захотела. Ждал я – расскажут о новых перспективах, технологических приемах, и вообще – покажут плоды фермерского труда. Увы, привычный, набивший оскомину крестьянский примитив. Казалось бы «пирожок» состряпан по всем канонам телевизионной лукавости. Но шила в мешке не утаишь. Оператор показывает край фермерского поля – заросли кустов, запущенная земля. Корреспондент – человек городской. Не сообразил, что это показывать не следует. Передача построена, как я понимаю, с целью убедить в важности перехода на фермерскую колею. А поскольку надежда на российского мужика не оправдала себя, вот вам фермер из «разных прочих шведов».

Наши ревнители фермерства утверждают: труд колхозника - не эффективный наемный труд. Тогда как объяснить, что крупные фермерские объединения западных стран и США процветают именно на почве наемного труда?..

В завихрениях реформ положительные наработки коллективных хозяйств стали почему-то предосудительными. С водой выплеснули ребенка! Да, рынок открылся. Только не для нашего отечественного производителя, а для зарубежного: потекли в Россию-матушку «ножки Буша» и другие товары. Младореформаторы, насосавшись молочка из западных сосок, на отечественное сельское хозяйство смотрели высокомерно. Естественно, многое, заслуживающее внимания просмотрели. Это опошлило сельский труд до печального состояния: снизилось поголовье скота, сократились посевные площади, свелось к постыдному примитиву  техническое состояние машинного парка. В числе спотычек не только печальной памяти кукуруза, - было много нелепых новаций уже на фермерском пути.

Поскольку крестьянин поставлен в качестве мишени, земля для него теряет опорную стать. Что греха таить, в колхозах нередко главенствовала директивная диктовка: «надо сеять», «надо заготавливать корма», «надо убирать урожай»… О том, что надо уважать труд крестьянина – платить за него – порой забывали. Фермер вроде бы по самой сути избавлен от такого верхоглядства. Но у него нет той опоры, что в коллективе: сам себе специалист и стратег. Да и запряжен в короткие оглобельки: ни плечом повести, ни ногой лягнуть.  Поставлен в рыночные ограничения: что надо – не купишь, что вырастил – не продашь. Мишень – она и есть мишень.  Утрачена истинная привязка к земле. Потеряли, где темно, а ищем, где фонарь.

Убежден, при любой форме хозяйствования успех приходит только тогда, когда дело поставлено «по уму», без оглядки на чью-то указку – с расчетом на грамотную технологическую основу. Когда при исполнении его надеются на живого человека, а не на мишень. Колхоз ли, фермер ли, другая ли какая формация – все это опорная крестьянская сущность. Глупо противопоставлять одно другому. В каждой есть свой стимул. Он-то пусть и будет главным ориентиром. Коллективные хозяйства, кстати сказать, оправдали себя не только в социалистической системе. Есть примеры в мировой практике: кибуцы в Израиле, старообрядческие общины в Канаде… То ли не пример наши коллективные хозяйства: их ли не били-колотили – выстояли! Пусть под другими колпаками, а по сей день опора Державы. Трудно представить, как бы жила страна, если бы в сельском хозяйстве уповали только на фермерские мишени.

3. И ПОШЛО НАПЕРЕКОСЯК…

Пожалуй, никто не будет отрицать, что земледелие – исходная позиция крестьянской культуры. А коли так, то крестьянин на той позиции – главная фигура. Так сказать, король на шахматной доске. Правда, с предельно ограниченными ходами. Но лишь ему и дано подсознательно чувствовать напряжение этих ходов. Ритм определенного уклада держит его на своей волне. И плохо, очень плохо, когда ритм сбивается. К сожалению, эту простую истину никак не хотят осознать те, кому по долгу власти положено представлять крестьянские интересы. Давно известно: крестьянин как личность, несущая пласт определенной культуры, властью не воспринимается. Так было, так есть и так, очевидно, еще долго будет. Не отсюда ли начало повальной миграции сельского населения? А воспринимается крестьянин зачастую как нечто среднее между скотом и человеком («быдло»), понимающее свист кнута и окрик погонщика, не позволяющего выбиваться из стада. И фермерство – ни что иное, как сбой в новое стадо, удобное для новых погонщиков. Нужды мужика, его интересы никого никогда не интересовали. Его взгляды и мнения вызывают лишь снисходительное выслушивание, на них тут же можно махнуть рукой. Его язык считается грубым и отвратительным. А вся ценность мужика заключается в его покорности и желании работать, не требуя воздаяния.

Впрочем, это та сторона крестьянской обыденности, о которой не принято распространяться. Особенно печатно.  Да и вообще в последние (приход демократии) годы крестьянское, или вернее сельскохозяйственное положение страны не очень-то выносится на публицистическую платформу. Оно сведено на низшую ступень экономического потенциала, хотя, казалось бы, место ему на верхней. Что ни говори, а сельское хозяйство – главная опора Державы. Недалеко то время, когда нефть и газ «покажут дно». А вечные нивы – моря, реки, озера, леса, пажити и всё, чем безмерно богата Русь, - бесконечно могут служить неисчерпаемым источником природных богатств, если к ним относиться бережно, с хозяйской заботой.

Недалеко ушло то время, когда публицистика была в чести. Выходили книги известных очеркистов Ивана Васильева, Леонида Иванова, Анатолия Иващенко и других. Дань публицистике отдавали многие писатели – Федор Абрамов, Сергей Викулов, Василий Белов. Аналитические материалы на сельские темы печатали «толстые» журналы. Сельхозотделы газет (которых теперь почему-то не стало) постоянно поднимали проблемы села «по свежему следу».

А потом всё пошло наперекосяк. В реформаторских преобразованиях сельские неуряды сметены к подножью – во властных структурах ими, похоже, перестали заниматься. Капитализм де всё уравняет, поставит на свои места. Но частник, на которого возлагали надежды, не только не накормил, но и сам захлебнулся, захлестнутый перестроечной волной. Удивительно: вместо того, чтобы бить тревогу, выплыла спущенная с верху «утка»: «Раньше закупали зерно, а теперь его продаем за границу». Лукаво умалчивается тот факт, что валовый сбор зерновых уменьшился, срезалось поголовье скота. Да, фермер (увы, не наш, а зарубежный) возрадовался: Россия – хороший рынок сбыта! Туда можно спустить всю залежалую продукцию. И спускают. А культура российского земледелия упала до низкой отметки.

Мой журналистский стаж  более сорока лет. Смею сказать: знаю газетную кухню основательно. Работать довелось в то время, когда печатное слово было, так сказать, на социальном переломе. Сначала горбачевская перестройка, потом ельцинский заворот на капитализацию – всё это не несло твердой, целенаправленной линии, которая бы всецело захватила народ. Да, в попутчики охотно навязывались те, кто в сумятице надеялся выхватить свою выгоду, но новой перспективы за политическими завихрениями почему-то не просматривалось. Мы, газетчики, это понимали и воспринимали каждый по-своему. Ушлые тут же пустили «хвост по ветру». И, надо сказать, преуспели. В газетах запестрели материалы, угодные новой административной элите. Так загуляла «фермерская надежда», и всё в крестьянской практике стало заметаться под эту лавочку. Но почка, выросшая в другой среде, не давала признаков привоя… Приехал в Ярославскую область премьер-министр ельцинского правительства Егор Гайдар – первым делом его понесло к фермеру, мечту о котором он и лелеял. Пресса – областная и центральная -  расписала «по высшему разряду». И хотя в скором времени от того фермера не осталось ни слуху, ни духу, свою-то мишень Гайдар поставил: пострелял, отвел душу!..

Что я хочу сказать-то: в ошеломляющем вале реформаторских преобразований истинная аналитическая публицистика как-то потеряла свое лицо. Да и редакторов, перемахнувших на порог нового курса, она держала настороже: это теперь можно, а это нельзя. Помню, как редактор «Северного края» Соколов, где мне довелось тогда работать, наставлял: «Материалы о колхозно-совхозном ГУЛАГе давать только в критическом плане… Ищите новое – как развиваются новые отношения на селе, как работают фермеры…»  Только как их определить – новые отношения, когда идет коренная ломка? Отсебятину с «девятой потолочины» грешно называть новым.

Слава Богу, хватило ума не до конца порушить «колхозно-совхозный ГУЛАГ», хотя били по этой цели из крупнокалиберных орудий. Порушено много высокорентабельных, накопивших большой технологический опыт хозяйств. К таким отношу я и «Новую Кештому»: от того, что было, и следов не осталось. Коллективные хозяйства под новыми шапками всё же выстояли, доказали свое право на опорную стать. Это ли не фактор, который заставляет о многом задуматься?

4. КАКОВО БЫТЬ МИШЕНЬЮ…

За годы газетной работы мне довольно часто приходилось видеть предвзятость к печатному слову. Оно и понятно: много отсебятины. Было бы наивно каждое печатное слово «в строку ставить». Но и проходить без внимания – тоже. Как – никак пришпиленный к газетному листу факт требует осмысления… Даже те, кто шел на сделку с совестью ради гонорара, по-своему отражали правду времени.   Но мне доводилось видеть и удивительно честных газетчиков. Помню, когда повсеместно внедряли «королеву полей» кукурузу, в нашу «районку» пришел работать способный парень – Игорь Т. Редактор командировал его подготовить репортаж с кукурузного поля, где работали школьники. Игорь съездил и… отказался писать. Мол, зачем вводить в заблуждение читателей газеты. А редактору в райкоме партии уже было поставлено на вид, что он «плохо освещает внедрение кукурузы». Отказ писать репортаж ничего хорошего молодому газетчику не предвещал. Так и вышло – увалили парня.

Увидел же Игорь, по его словам, картину удручающую: учащиеся вместе с преподавателем по труду поливали явно погибающие всходы «королевы полей». На краю поля рокотал трактор, привезший цистерну с водой. На вопрос «зачем вы это делаете» педагог ответила: «Начальство из города указание дало». То, что среди школьников опошляется само понятие «крестьянский труд», педагога, видимо, не волновало.

Когда произошел демократический поворот, тоже не обошлось без предвзятости. Казалось бы, поворот к свободному слову. Но мне по сей день больно, как это «свободное слово» отразилось на моем горбу. Деревня для меня – та почва, на которой я корнями пророс: там родился, там жил, там начинал трудовую стезю. А было это в суровые годы Великой Отечественной войны. Страшное время выбило нас, подростков, из образовательной колеи – десяти-, двенадцатилетние, едва закончив начальную школу, мы стали работать в колхозе наравне со взрослыми. А поскольку мы – пацаны, то нас, естественно, возлагались мужские обязанности: обучал быков (лошадей забрали на фронт), пахали на них, ездили по мобилизационному предписанию на лесозаготовки. Отцы и старшие братья – на фронте, наше положение определялось смягчающей формулировкой: трудовой фронт. Разница, пожалуй, была невелика: так же голодали, выносили неимоверные тяготы. И убивал – только в нашем Лешкине два паренька погибли на лесозаготовках.

Придя в газету, я знал о чем и как писать. И не только по практической стороне – к тому времени многое прочел и кое в чем мог разобраться теоретически. Мои газетные материалы заметили читатели. Пошли письма. Вскоре из районки перевели в областную газету «Северный рабочий». Был награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР, медалью, «За преобразование Нечерноземья»… Но когда «Северный рабочий» перепрягли в другие оглобли («Северный край»), оказалось, что я не той упряжке. Никогда ни в какую политическую тогу я не рядился – писал так, как понимал суть дела.  По моей ориентации – крестьянский стержень незыблем. Какие бы политические вихри не гуляли, его корневую основу раскачать нельзя: коллективная ли, частная ли форма собственности – это, в сущности, еще не определяет сторону уклона. Важно не проглядеть корневое отклонение, ту нравственную привязку, что определилась в исторической перспективе. А видел я ее по-своему. Нет, не отрицал частной собственности, что мне почему-то приписывал редактор.  Но не понимал, почему демократы с такой настойчивостью ориентируют на мелкотоварное фермерство, игнорируя наработки коллективных хозяйств. Мне трудно было перестроиться на новую политическую платформу. И не потому, что я ее не принимал. Убеждение, что прежние перегибы и социальные наросты завели державу в тупик – было. Но новый курс тоже ничего положительного не обещал. К тому же он резко отдавал нафталином старого, что Россия уже проходила. Об этом я и писал, не скрывая истины, не подделываясь под новую струю. Дошло до того, что мои материалы просто перестали печатать. Поскольку работал, уже будучи на пенсии, написал заявление на увольнение, в котором изложил свои мотивы. Редактор заявления не принял: «не по форме». И уволил по сокращению штата. Вот так легко можно получить толчок в спину за неугождение начальству. А у меня – более сорока лет журналистского стажа, трудовая книжка со вкладышами, в которых записаны поощрения; у меня вышли книги; меня не однажды печатали «толстые» журналы, а очерк «Узоры льна», опубликованный в журнале «Наш современник», широко обсуждала вся страна. Рыбинская центральная библиотека имени Энгельса отметила мой семидесятипятилетний юбилей, а родная газета и плевой открыткой не поздравила….

…«Мишени». Название очерка не случайно. Мне самому довелось быть мишенью: лишили паспорта. Взбрело «мишени» написать поэму о льноводах и послать в районную газету. Редактор Николай Петрович Догадин, прочитав ее, не выбросил в мусорную корзину, что, по правде сказать, было бы закономерно, - решил напечатать. Помог довести ее «до ума» - она появилась в нескольких номерах «Колхозного пути». Автору предложили работу в редакции с испытательным сроком. С такой формулировкой меня когда-то и отпустили из колхоза. Срок я выдержал, а вот с переходом в штат заминка вышла. Мне бы, куда ни шло, и можно дать справку на получение паспорта. А жена – доярка, для колхоза ценный кадр. Такого председатель колхоза (фамилия его Панкратьев) допустить не мог. Тем более  сыновья подрастают. Пишем на правление колхоза одно заявление, второе… Ответом намек: мол, ищи там, в городе, подругу жизни. А мне уже и квартиру обещают, если семья переедет.  Говорю супруге: «плюнь ты на них… Дадут справку, куда денутся?»  Переехали. Но такое самовольство «мишени» не простилось. Наказали, лишив премий, полученных за работу. Их суммы стали высчитывать из заработка… моих родителей-пенсионеров, которые, несмотря на преклонный возраст, еще работали в колхозе. Чушь! Нелепость! А было… Простые человеческие нормы общения тут не срабатывают. Мишень можно изрешетить, выбросить, затоптать в грязь. Что поразило: когда я об этом заикнулся в райкоме КПСС, мне дли понять: «систему не тронь». Мишень удобно ставить в пристрельное положение…

5. «СВОБОДНЫЙ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ ИЛИ ТОЖЕ «МИШЕНЬ»?

<